Стихи и проза

Блудный сын забыл отца,
Стал – запятою в тексте книги,
Он – в горле горна, гревшем тигель,
В расплаве – капля. Пыль, пыльца
На стрекозиной ломкой лапке,
Листок рябины в старой папке,
Щепа разбитого крыльца.
Он – гвоздь в стене такого дома,
Где не живет никто сто лет.
Забит, закрыт. Заброшен в омут
Ключ от него. Истлел скелет
Того, кто дом тот забивал
И никого в помине нет
Из тех, кто раньше в нём бывал.

------------------------------------------------------
_____________________________________

Исход

Пыль скрипит на зубах, как солдатский сапог,
Небо давит на плечи – пустой котелок.
Сорок лет по пустыне нас водят вожди.
Ангел смерти мне в уши вопит: “Подожди!”
Поцелуи змеи безжалостно жарки.
Евреи, не жалейте заварки!

Пили чай беспробудно, пили пиво ковшами,
А теперь мы ползём несытыми вшами.
Где сосцы той земли, что течёт молоком?
Зной расплавил глаза, рвёт дыханье крюком,
Огнемётом светило нас жарило в шкварки.
Евреи! Не жалейте заварки!

Ветер ноет шакалом и горло грызёт.
Бесконечное время натужно ползёт.
Пулеметы левитов глядят мне в лопатки,
Чтобы к цели заветной я пёр без оглядки.
Звёзды тьму удивили – свечные огарки.
Евреи, не жалейте заварки!

На привале у камня мне приснился телец.
Это знак, что скитаниям скоро конец.
Землю, мёдом текущую, схватим зубами,
Сдавим, стиснем её, вопьёмся губами.
Сладкой кровью вино оросит наши чарки!
Евреи! Не жалейте заварки!

                               Ноябрь 2000г.

____________________________________

Мой рассказ об обычных людях.  В одиннадцать вечера, на остановке у окраины города я поджидал автобус, который отвёз бы меня в центр.
     Городской транспорт заканчивал работу в половине одиннадцатого, а  на остановку я выходил к одиннадцати или ещё позже. Иногда, коммерческого автобуса приходилось долго ждать. И я успевал только к последней электричке метро.
       Был тёплый майский вечер, сумерки. На лавочке остановочного павильона сидели две девчонки, рядом ещё кто-то, тут же шлялась какая-то бабка –  то ли она собирала бутылки, то ли –  это просто был её вечерний променад. Подходили люди к ларьку павильона, покупали сигареты, пиво. Девчонки были заурядной российской внешности: полноватые, коротконогие, ни красотки, ни уродины. Тогда ещё не было этой дикарской моды протыкать себе лицо железками. Видимо, они ждали автобус. Потом я сообразил, что ждали они совсем другого…  Стемнело.
       Из синей тёплой темноты, появляются два офицера: капитан и толстый прапорщик. Сказать, что они были пьяны, мало. Капитан был в том состоянии, когда только стальная воля позволяла подчёркнуто твердо держаться и контролировать ситуацию, этакое остекленение и окаменение. Его друг, которого, капитан держал негнущейся рукой под локоть, был наоборот расслаблен. Его качало и шатало, как утлое судёнышко в шторм. Когда они уселись на скамью рядом с девчонками,  прапорщик, тщетно пытаясь найти точку равновесия, то и дело норовил свалиться, пасть в неравной битве с земным притяжением. И только железная рука его товарища по оружию, в самый последний момент перед катастрофой, восстанавливала зыбкое равновесие, и борьба продолжалась снова. Конечно, наши рыцари незамедлительно начали приступ. У них была с собой початая «полторашка» пива и щедрой  рукой воина было предложено прекрасным незнакомкам вкусить чудной влаги. Девчонки согласились. Подошла бабка, попросила и ей уделить от источника, герои  хотели было отказать, но дамы настояли. И бабуля утолила свою жажду из пластикового стакана. А приступ продолжался с новой силой, даже толстяк прапорщик, не прерывая колебательных движений, делал не разборчивые, но понятные поползновения покорить сердца наших дульциней.
        Должен сказать, что подобные сцены разыгрываются нередко, но не в такой гротескной форме.  Почему-то запомнилась женщина за тридцать, которая уже где-то познакомилась со старшим лейтенантом, высоким, спортивным парнем и только хотела уехать, как и все мы, с этой окраины. Дело было зимой. Я понял это по тому, как верзила старлей жаловался на горькую судьбу офицера и падение престижа службы. Она –  терпеливо молчала, с хищно-деловым выражением лица и вряд ли слышала его сетования. Скорей бы делом заняться.
     Между тем, одна из наших героинь, видя такое, потеряла всякий интерес к казановам, отвернулась, молчала, и только прихлёбывала пиво. Другая, видимо решила, что не всё так плохо – если сегодня не получится, так чем чёрт не шутит, в другой день  повезёт. Она предложила капитану  позвонить завтра, продиктовала телефон, кого позвать и из какой комнаты.
       Сюжет стал ясен: девчонки любой ценой хотели выбраться из того, во что  вляпала их судьба… Это была несчётный раз разыгранная вариация на тему «Москва слезам не верит». Тут подошёл автобус,  я сел в него и поехал, бормоча себе под нос: «У верблюда два горьба, потому что жизнь –  борьба…». 

_______________________________________

____________________________________________

Взасос целуются бомжи,
На совесть, не на страх.
Всерьёз целуются бомжи,
До крови на губах.
Оравой носятся стрижи,
Орут перед ненастьем.
Не слышат ничего бомжи,
Плевать им на напасти.
Бомжиха старше, он – пацан.
Хлестнула плетью страсть.
Поймал аркан, попал в капкан,
Увидит Бог – получше даст.
Чеченцев жадные ножи
Пьют кровь в ауле Шалажи –
Целуются бомжи.
Взахлеб, сплетая языки,
До синевы, до стона,
С цепи сорвались, как быки
На волю из загона.
Бомбят Ирак, горит Белград
И где-то наводненье,
А он дурак, а он так рад,
– Остановись, мгновенье!
Кому-то сладкие коржи,
Кому-то зона и режим.
А здесь, как колокола звон,
Так, что десну мозжит,
Он и она, она и он –
Целуются бомжи.

         24 августа 2002г.

___________________________________________________

____________________________________________________

Без десяти двенадцать.
Последнее метро.
Мне некуда деваться –
Плыву в его нутро.
В холодном, мёртвом свете,
Как голый на столе,
Как профиль на монете,
Тупым пятном белеть.
Зияет воспаленно
Табло кровавый глаз.
Стальная пасть вагона –
Распахнутый лабаз.
С визгливым скрипом лезет
Змея в свою дыру.
Спешит, стуча железом,
Прогрызть земли кору.
Трясётся в её брюхе
Последний пассажир.
Расплюснутое ухо
К железу приложил.
Его, как в банке муху,
Мотают виражи.

             25  ноября 2001г.



_______________________________________________________________

_______________________________________________________________

Назад в прошлое

Это не выдуманное происшествие и случилось оно со мной в две тысячи втором году, осенью, на улице Дачная Калининского района. Я поехал на радиорынок купить алмазную головку для моей «Веги».
    Возвращаясь назад, вдруг, почувствовал какой-то необъяснимый дискомфорт. Вроде бы всё было нормально, но в то же время, не так, не привычно. Я остановился и стал смотреть по сторонам. Через минуту мне стало понятно, что меня так задело: не было ни одного признака нашего времени, будто в этом месте остановились часы в годах семидесятых, а то и шестидесятых.
Ни одной рекламы, ни каких объявлений; «Волосы дорого», «Сдам, куплю, сниму квартиру»… Ни один автомобиль не проехал, ни наш, ни иномарка. Это понятно – власть в те времена не баловала такими личными средствами передвижения.
Разбитый асфальт и грязные панельные дома молча подтверждали мою бредовую версию. От того, что улица была безлюдна, стало ещё тревожней.
    Мимо магазина шла пожилая женщина в демисезонном пальто такого фасона, какой могли носить от начала шестидесятых, когда прошла мода вставлять в плечи что-то вроде части бублика, и до начала девяностых. Массовый пошив во всём убожестве. Я, конечно, не хотел выглядеть сумасшедшим, и спрашивать какой год на дворе. Показался магазин, вывеска – просто «Продукты»! Да, не «ООО», не «ЗАО»! На пыльной витрине нет рекламы йогурта или Кока-Колы. Стало совсем неуютно и тревожно. Непроизвольно поползли мысли. – Что со мной будет: паспорт не действителен, деньги тоже. Если я пойду домой, не встречу ли там самого себя. А родные?
    Между тем, я шёл по направлению к площади. Ещё один магазин. И опять просто «Мебель»! Как же так! Во дворе заметил двух пацанов, у одного на голове бейсболка. Так! Их стали носить году в восемьдесят пятом, но это массово, а вдруг, её привезли в подарок из-за границы. Или я ошибся, и они появились раньше?
    Уже поворачивая на площадь, глянул под ноги. О радость! Мусор! Такой мусор развеивал все тревоги. Полиэтиленовый пакет, банка из-под Севен Ап и какая-то разноцветная дрянь вроде упаковки от чипсов. Ура, я вернулся, я дома!
Полиэтиленовые пакеты, их почему-то называли целлофановыми, появились давно, но были относительно дороги. Если покупать хлеб по двадцать четыре – белая буханка, то мешочек стоил десять-пятнадцать копеек. Такие мешочки не выбрасывали, а использовали до полной негодности. Их стирали, если нужно, и сушили на одной верёвке с носками и рубашками.
Баночку, если кому-то повезло владеть ею, в семье попроще поставили бы в сервант рядом с пустой конфетной коробкой, а в другой – хозяйка украсила бы кухонную полку, держала в ней соль или специи. Или она просто красовалась бы рядом с давно выпитой бутылкой от коньяка Камю. Немного растерянный от пережитых впечатлений, я сел в троллейбус и поехал домой.
    Через год, мне снова пришлось поехать в тот район. Теперь всё было в порядке. Асфальт, как и прежде, разбит, но на улице гордо серебрился, застеклённый большими витринами, салон по продаже иномарок, и площадка перед ним была ровно засыпана гравием и украшена небольшим газоном.